 |
ПРЕССА |
|
ПРЕССА |
радио «Вести», Украина, 7 сентября
Мыкола Вересень: Cкажу вам по секрету, что у меня дома лежит открытка, подписанная «Молодому бибисисту от замшелого коллеги», а внизу подпись «Сева Новгородцев». Сева, вы слышите меня?
Сева Новгородцев: Да, слышу!
М.В. Здравствуйте, здравствуйте! Ну, это я бы так назвал, долг платежом красен. Как-то всё вы мне звонили и спрашивали, что здесь происходит, теперь я вам звоню, и вы будете отвечать — правда, не о том, что у вас происходит, а что с вами происходит, потому что всем известно, что вы ушли из Би-би-си, и мой первый вопрос: это навсегда, или что-то может измениться?
C.Н.: Я думаю, что на работу я возвращаться не буду, но связь как будто бы какая-то остается. Я на днях иду с ними договариваться о каких-то таких ниточках — проектах, которые будут нас связывать.
М.В. То есть это будут такие одиночные, или что-то более-менее регулярное, как вот вы чувствуете?
C.Н.: Регулярные, я думаю, да. Есть несколько идей, например, я давно уже ратовал за то, чтобы выводить на публику бибисейские архивы: у нас ведь накоплены за годы драгоценные подземелья в Лондоне, и если бы удалось эти архивы рассортировать, я бы с удовольствием взялся представлять их по кусочкам.
М.В. Это то, что говорилось на Русской службе 20, 30, 40 там, 50 лет назад, и как это всё выглядело?
C.Н.: Ну конечно. У нас, начиная от Солженицына, который самолично нам начитал что-то... М.В. Да, я помню, я как раз был тогда, когда он читал... Он потрясающе читал «Один день Ивана Денисовича», просто как актер какой-то... С.Н. Да-да. И вот таких, подобных, записей довольно много. Вы понимаете, уходят не только годы, и не только уходит культура — меняется человеческая речь, и звук ее меняется. Я, например, слушаю по радио «Свобода» — там Иван Толстой выводит архивы — с большим интересом, потому что совершенно другой флёр: и другие идеи, и другие люди... Слушается с огромным интересом. Я хотел бы сделать что-нибудь то же самое с нашими архивами.
М.В. А где вы будете жить? Я так понял из какой-то информации, уже не помню откуда, что вы не будете жить в Англии, а поедете куда-то на Балканы. А почему Балканы, собственно?
C.Н.: Ну а почему бы и нет? Мы продали квартиру уже, и недели через две, или, может, чуть больше, тронемся в путь, не торопясь. Мы нашли хорошее место в горах, 1500 метров над уровнем моря, Родопские горы, красотища...
М.В. ...неимоверная...
C.Н.: ...волшебный воздух, из-под крана течет горная вода, ну и так далее.
М.В. А Родопские горы — это вот как раньше в сигареты в Советском Союзе назывались «Родопи», да? Это Болгария?
C.Н.: Абсолютно. Это самый юг, это стык с Грецией.
М.В. Ага, то есть это не стык с Турцией? Потому что я как раз в прошлом году там был, в тех краях, и так мне понравилось путешествовать в Стамбул и назад из Болгарии, что просто вот... тут хочешь тишины — пожалуйста, а хочешь раз в две недели шума, крика и вообще чего-то такого восточного и такого разнокультурного — то отправляешься в Стамбул, получаешь двухдневное удовольствие, возвращаешься назад. Вот я так это увидел.
C.Н.: Уж не знаю, смогу ли я Турцию полюбить, но Грецию полюбить легко. Рядом у нас город Салоники.
М.В. Ну я бы, не знаю, все-таки кухню предпочел болгарскую, а не греческую, которая почему-то мне не очень нравится. Я вообще удивляюсь кухне Средиземного моря, и мне кажется, что греческая какая-то наименее вкусная, если прямо говорить. Как они умудряются делать плохую кухню, имея рядом ту же Болгарию или Италию — греческая загадка. Вам не кажется?
C.Н.: Ну у греков там да... К грекам можно поехать что-нибудь выловленное из моря сьесть время от времени, а так, конечно, болгарская еда нас вполне устраивает. Но мы будем на своей диете, потому что сами будем, как всегда, как привыкли готовить, как я готовлю в семье... И, в общем, не знаю, как.
М.В. А можно тайну интимную — что вы готовите?
C.Н.: Я в основном итальянское готовлю. Как жил в Италии, так научился и так продолжаю. И все эти годы семью в итальянском стиле кормил.
М.В. Немножко вернувшись к Би-би-си, к началу ваших более-менее постоянных появлений на территории бывшего Советского Союза. Насколько я помню, в Киеве, в 1990-м году, когда мы с вами познакомились, это было первое ваше пересечение границы с того момента, когда вы эмигрировали. Вы отдавали себе отчет в том, что касается вашей огромной популярности перед тем, как попали обратно в Советский Союз? Я понимаю, что были письма какие-то, но вы отдавали себе отчет, что это больше чем письма, больше, чем сотни людей, что это тысячи, десятки, сотни тысяч? Как вы восприняли первое возвращение?
C.Н.: Вы знаете, тогда впервые я в Киеве встретился с людьми — и даже из других частей Советского Союза. Мы тогда у вас в парке где-то выступали, и Би-би-си в стеклянном павильоне демонстрировало свое радиовещание наяву...
М.В. Да, я помню, потому что я там сидел, в этой будке прозрачной...
C.Н.: ...а потом, вскоре, мы двинулись в сторону — это уже я сам двинулся — в сторону Москвы, потому что у меня пятидесятилетие настало, и я поехал с фанами встречаться — вот это было, конечно, боевое крещение, это было серьезно.
М.В. Но вы не ожидали? Или ожидали? Вот что внутри вас происходило, если можно спросить?
C.Н.: В таких масштабах я, конечно, не ожидал, потому что меня в Шереметьево встречало 800 человек, они буквально как пираньи меня растащили на части, и я с ними так общался в течение десяти или там четырнадцати дней. Встряска была, конечно, сильная. Я понял, что я натворил, грубо говоря.
М.В. Вот-вот-вот. Сева Новгородцев у нас на связи, и мой последний, наверное, вопрос — надеюсь, не совсем последний-последний, но такой, по крайней мере, в этой программе — а вы — я понимаю, что это не каждый делает, я делаю, — вы могли бы вот феномен вашего успеха как-то обозначить? То есть вы сами понимаете, откуда этот феномен Севы Новгородцева? Что, что вы такое сделали? Или вы об этом, ну, как многие, не думали, и просто ходили на работу, и вот так получилось?
C.Н.: Вы понимаете, я бессознательно осуществил принцип Станиславского. Если переделать это на наш лад, то это «не любите себя в радио, а любите радио в себе». И я поэтому нес некую доброжелательность, я пытался создать климат, в котором слушателям было бы удобно и тепло, не щадил себя, там чего-то такое сочинял веселое, и поэтому люди прикипели, и создался внутренний климат — как внутри дружеской группы людей. Этот климат я, в общем-то, перенял на гастролях: музыканты, окруженные большой, холодной и враждебной страной, поддерживали друг друга шутками, и вот это вот музыкантское братство я вынес в климат этого эфира. И вот, мне кажется, это и есть секрет успеха.
М.В. Спасибо вам огромное, Всеволод Борисович, и я прощаюсь, и я надеюсь, что у вас все будет хорошо и вы будете сидеть на горе, готовить вкусную еду, спускаться вниз...
C.Н.: Мыкола, не дадут сидеть на горе: уже разрывают со всех сторон!
М.В. Ну, не знаю, я вам желаю — что вы хотите: чтобы вас атаковали, или наоборот, такого всеобъемлющего спокойствия — тем не менее, спасибо огромное за сегодняшний эфир и за все 38 лет ваших эфиров.
C.Н.: Успехов вам, Мыкола, вы всегда шикарно звучите по радио.
М.В. Спасибо огромное. Так выходит, что я напросился на комплимент от Севы Новгородцева. Ну ладно, бог с ним.
