ПРЕССА

Севу Новгородцева вдохновляют Гоголь и майор Суханов

<< к списку статей

Г.Нехорошев, "iностранец" N24, 9 августа


Молодежь 80-х Севины передачи боготворила. О нем ходили многочисленные легенды, а в Москве был даже создан клуб любителем Новгородцева НОРИС.

- Всеволод Борисович, с детских времен помню, что вы - человек питерский.

- Да, я родился в Ленинграде в 1940 году 9 июля. Отец работал тогда заместителем начальника балтийского пароходства. Человек он был любопытный. Родом из Кронштадта, из семьи портного. В 14 лет сбежал из дома и стал камбузником на буксире. До конца дней своих не мог кастрюли мыть - ему это было противно. Молодым краснофлотцем попал в кронштадтский мятеж. На грузовом теплоходе "Жан Жорез" вез Горького, когда тот последний раз возвращался в отечество.

Во время войны он первый раз умер. Заболел тифом, и его отправили в морг. Но в этот день приехал с фронта его приятель. Человек он был настырный, пошел в морг посмотреть и обнаружил у отца пульс. Восемь месяцев отца отхаживали. Жил он потом бесконечно. В 91-м умер в возрасте 87 лет.

Был он евреем, и в 49-м году пострадал от борьбы с космополитизмом. Друзья посоветовали ему уехать. Так мы попали в Эстонию, где он начал карьеру сначала. Диспетчером. Мои сознательные воспоминания и начинаются с нашей эстонской бедности.

В Эстонии я окончил школу. Увлекался театром. В 14 лет выиграл национальный театральный конкурс. И решил поступать в театральный, в Москве. Не прошел. Был просто убит. Помню, когда объявили результаты экзаменов, мы с мамой сели в сквере у Большого театра. Подошел к нам старый еврей, молча сел рядом и спросил: "В чем дело, молодой человек? У вас в глазах грусть всей нации". С этой грустью всей нации я пошел по отцовским стопам. У меня рухнула мечта, и стало все равно. К тому же старый ленинградский приятель учился в училище Макарова, щеголял в форме, рассказывал, как к ним девушки ходят на вечера. И что курсанты пользуются у них большим успехом. Это меня окончательно доконало. И я поступил в училище Макарова.

Действительность оказалась совершенно чудовищной. Меня остригли наголо, одели в хэбэ и погнали за Ладогу копать картошку голыми руками. До деревни шли 20 верст по грязи. Встретил нас председатель и говорит: "Чем же я вас кормить буду?" Потом крикнул: "Васька, гони сюда хромую трехлетку!". Пригнали лошадь. Председатель приложил бедной лошади двустволку ко лбу. Выстрелил. Лошадь упала, и самые опытные курсанты бросились отрезать ей половые органы, чтобы поджарить. Считалось, что это деликатес. С тех пор в меня и запали основы вегетарианства, которое, правда, проявилось намного позже.

Короче, интеллигентный мальчик, который даже не то чтобы ругаться не умел, а краснел, когда другие ругались, попал в сборище матерых матросов. Когда приехал через год домой, заговорил следующим образом: "Да что вы, мама, бля".

Наш отряд из тридцати человек возглавлял командир роты капитан второго ранга Суханов. Почему я его называю? Потому что он и Гоголь - основные литературные авторитеты для меня. Суханов был военным лириком. Он любил произносить наполненные речи. Например: "Товарищи курсанты! Природа повернула на Юг, и ее прямые солнечные лучи ударяют прямо по процессу загорания". Со мной этот фольклор остался на всю жизнь. Осенью Суханов сказал, что "зима наступает в полном порядке и прибавляет нам соответственно градус за градусом ниже нуля".

- Эти афоризмы вошли в ваши передачи...

- Через много лет. Но тогда в училище у меня состояние было жуткое. Уже о самоубийстве стал подумывать. И когда возникла возможность в духовом оркестре поиграть, я за это схватился. Начал играть на духовом альте - это такая труба с тремя клапанами, которая играет сопровождение или так называемую "секунду". До этого пробовал на мандолине играть и был пионерским горнистом-барабанщиком.

Параллельно духовому оркестру существовал джаз. Мне дали тенор-саксофон. Саксофонисты меня поймут. На нем не было ноты си-бимоль, которую добавили позже. Мой саксофон был моделью 1871 года, то есть выпущен спустя тридцать с лишним лет после его изобретения Адольфом Саксом. Это была совершенно коллекционная, даже антикварная, и наверняка аукционная вещь. Но играть на нем было невозможно.

По распределению я уехал в Эстонию. Приезжаю на пароход, становлюсь четвертым штурманом. Через месяц должность сокращают. Меня вызывает капитан и говорит: "Ты, конечно, можешь идти на берег в резерв и ждать, пока освободится должность третьего. Но если хочешь, чтобы команда тебя уважала и слушалась, иди в матросы, в трюм". Я так и сделал. Месяца два я вкалывал, как лось. Но мне не впервой. Я матросом уже был. Помню какой-то страшный 16-часовой день. Я чистил какие-то льялы - туда стекает грязь из трюма. В этом отстойнике приблизительно на полметра дерьма - солидол и всякая плешь. Я в этой грязи, злой, вышел на палубу, мне говорят: "К капитану". И назавтра я уже стоял в крахмальном воротничке с шевронами. Народ уважал. Капитан оказался прав. Мне стучали в дверь, говорили "Всеволод Борисович". Я говорил: "Входи по одному". У нас были хорошие отношения с командой, потому что я для них деньги прятал, шел на нарушение советского закона. Как третий штурман я отвечал за кассу, карты, часы, хронометры.

После года работы у меня накопилось 56 дней выходных. Поехал в Питер, приехал к Додику Голощекину, поселился под роялем, накрылся попоной. И тут позвонили из Ленконцерта и сказали, что популярному армянскому певцу Мартику Ованесяну нужен ансамбль. Худсовет нас принял и на гастроли посылает через неделю. А как ехать, если я еще в Эстонском пароходстве? Молодой специалист! Для меня вопрос ухода в музыку был вопросом жизни и смерти. Я не знаю, я бы ногу себе отпилил тогда, чтобы только с флота уйти. Приезжаю к отцу и говорю: "Батя, я никогда у тебя ничего не просил и просить ничего не буду. Но здесь ты мне должен помочь. Я хочу уйти из флота, мне надо в музыку. Как хочешь, так и помогай. Он долго думал, потом снял телефон, позвонил приятелю - главному хирургу больницы водников. Некая Ольга Петровна, рентгенолог-виртуоз, сделала мне язву двенадцатиперстной кишки. И с этой язвой я на следующий день был в отделе кадров, где меня были вынуждены списать на берег.

С 68-го по 72-й год я гастролировал. Какие-то безумные поездки, стадионы, слава, успех, касса, деньги. Пока не "сгорел" я на Сахалине. Произошло это следующим образом. У нас была купленная по случаю у югославов австрийская установка Монтарбо. И, конечно, эти колонки нагло глядели в зал. Один сахалинский щелкопер написал письмо, что мы оскорбляем русскую музыку, исполняя ее через эти западные колонки. Мы туг же сели и накатали письмо о том, что ежедневно на сотнях концертных площадок страны сотни пианистов оскорбляют память Чайковского, исполняя его на "Бютнере" и "Стенвес". Местные власти накатали на меня телегу в Росконцерт. Копия ушла в министерство и остановить ее не удалось. Меня начальник вызвал и говорит: "Сева, я только прошу тебя не уходи. Но с руководства придется снимать". Я еще год проработал с "Добрыми молодцами" и ушел в никуда. В конце 74-го. Одним из факторов, сопутствующих уходу, было то, что, по тогдашней моде, я голодал. У музыкантов был моден голод по системе йогов. Я заголодал сначала с глубокой очисткой на три дня, следующий раз - на неделю, а потом уже амбициозно на 21 день. И на 16-й день, когда плоть была умерщвлена, было колоссальное воспарение духа. И я сказал себе: "Едрена вошь, что я делаю в жизни? Какой-то саксофон, какие-то ставки концертные, какие-то гастроли". И мне все эти погони за деньгами, за дамами, за эфемерностью настолько стали противны, что я тут же уволился, приехал домой, лег на диван и стал размышлять о смысле жизни.

- И эти размышления в итоге привели к решению уехать из страны?

- Меня жена стала подбивать на отъезд. А я после плавания моряком был совершенно убежденным патриотом, понимал, что русский человек будет всегда за границей человеком второго сорта. Язык не свой. Я всех уговаривал не ехать. Но жена моя работала в иностранном отделе в ленинградском аэропорту. Женщина она красивая и модная. У нее всякие знакомства были. И кагэбэшнику в этом отделе это не нравилось. Он и решил ее сжить со свету. Но сделал это по-своему. По его наущению подруга выкрала у жены чековую книжку на 10 тысяч долларов. Кагэбэшник собирался заводить на нее уголовное дело за потерю. А Галя, моя первая жена, - татарка и дико гордая женщина. Для нее в тюрьму попасть - это была бы смерть. Она бы себе вены перерезала сразу. Она вся тогда почернела от страха, съежилась... Наконец, на третий день ее кагэбэшник вызвал и говорит: "Галочка, все в порядке. Не волнуйся, мы свои люди. Подай по собственному желанию. Я приму". И этот опыт для нее даром не прошел. Она сказала: "Надо уезжать, тут жить дальше нельзя". Но я не сдался. Полгода они меня точили с сестрой. Я им теории рассказывал, а потом как-то начал ломаться из интереса. Потому что жизнь у меня пришла в полный тупик. Я прошел две карьеры. Стоял в углу. Был еще один фактор. По паспорту я Левенштейн. Но когда я с "Добрыми молодцами" начал ездить, происходила все время нестыковка. В гостинице номер Новгородцева, а в паспорте - Левенштейн. Обратился к властям, и мне дали фамилию Новгородцев. И стал я себе искать работу такую, чтобы можно было на саксофоне играть. Батя мне посоветовал Инфлот. Это агентство, обеспечивающее иностранные суда всем, чем надо. Не взяли. Потому что отец - еврей.

Стало ясно, что ловить тут больше нечего. Нас все время пас комитет. Но когда я получил вызов, препятствий они не чинили. 18 ноября 1975 года я со всей семьей - женой и ребенком - выехал в Австрию. В Израиль мы не поехали, потому что жена татарка, я по матери - русский, и никогда себя евреем не чувствовал. Мы поехали в Италию и как все эмигранты промышляли, кто чем может. На рынке приторговывали вывезенным. И я еще подрядился писать учебник русский для частного института. Они что-то заплатили, но учебник не издали.

Я оформлялся в Канаду. Не знаю что бы я там делал. Я записался штурманом опять. Потому что думаю, кому саксофонист на фиг нужен. Однажды мы с сыном гоняли в футбол в нашем коммунистическом районе, где беднота незаконно въехала в целый квартал в одночасье. Строители в ответ на такое зверство отказались покрывать дороги асфальтом. Это был очень известный район, потому что там стояли хорошие современные дома и страшная грязюка кругом. И мы там в родной обстановке, на берегу моря, под ласковым итальянским солнцем так вот и жили. Итак, мы гоняем футболянку, и вдруг раздается возглас: "Сева, что ты тут делаешь?" Стоит элегантный человек средних лет в белом драповом пальто. Выясняется - это из Лондона приехал работник Би-Би-Си мать проведать. Он всю жизнь на джазе торчал и тогда на Би-Би-Си начал вести джазовую программу. Это был Леонид Фейгин, известный как Алексей Леонидов. Он мне послал бумажки, я сдал на общих основаниях экзамен, прошел интервью, и Би-Би-Си прислало мне рабочий контракт. Пока я ждал бумаги, умудрился принять католичество. Крестился в старинной римской церкви 600-летней давности по горло в мраморной купели. В белых одеяниях.

С 1 марта 1977 года я начал работать в Лондоне. Вместе с Сэмом Джонсом делал музыкальную программу. Потом Сэму надоело на этом контракте получать гроши. Он уехал в Америку, потом в Израиль. Передача мне досталась по наследству. 9 июня 1977-го я считаю днем ее рождения. Вся моя накопленная за годы советской власти клокочущая злоба плюс фольклор, набранный во время гастролей, - все это вылилось в передачу.

- У Би-Би-Си довольно строгий, бесстрастный стиль. Как в него вписались ваши приколы?

- Я нарушал все хартии Би-Би-Си. Поэтому первые полтора года я поступал по-партизански. Я делал передачи и с елейным лицом ставил их на полку. Их слушать было некогда и некому. А потом, когда вскрылось, был страшный скандал. Стали меня резать и всегда читали сценарии. Тогда я начинал писать так, что они ничего не понимали. На русском всегда можно написать так, что англичане никогда не поймут. С 80-х и пошла известность. Потому что мне удалось сказать то, что всем хотелось слышать.

- А когда стали приходить все эти юморные письма из Союза?

- Первые - осенью 78-го или 79-го года. Первое письмо с адресом было откуда-то из-под Ленинграда. Я потом много встретил людей, пострадавших за эту переписку. В Киеве у меня был разговор с человеком, который мне писал. Его сослали в армию, потом в психушку посадили. Я стал перед ним извиняться. А он мне: "Да вы не извиняйтесь, не извиняйтесь! Я завтра в Америку уезжаю. Мне за преследования дали визу".

Написали замечательные художники "Мухоморы". Я передал их пленку, и их там разметали по всему свету, талантливые люди. Я до сих пор помню их стихи:

"Молодой солдат стройбата,
весь от ужаса шатаясь,
грозно входит в инкубатор,
грязно матерно ругаясь.
Сапогом прошел по яйцам,
что цыплят родить готовы!"

И так далее. Остроумные ребята.

- А ваши знаменитые интонации сами собой появились или вы их репетировали?

- Мне нужны были деньги, и я подрядился зарабатывать техническими переводами. Большой объем технических переводов достигается только тогда, если переводчик диктует на ленту, а его машинистка текст распечатывает. Машинисткой была моя жена Галочка, которая к моей дикции относилась очень строго и плевалась, и шипела, если я что-то не проговаривал. В результате сразу улучшилась дикция и выработался секрет моей радиотехники. Потому что все, что я по радио говорю, я диктую на диктофон и потом быстро распечатываю. Поэтому речь звучит так естественно.

- Насколько я знаю, с Галей вы расстались?

- Да, семья развалилась. В Англии с жильем были некоторые проблемы, потому что там не принято снимать. Считается, что эти деньги на ветер выкидывают. По моей зарплате я себе мог позволить окраину, но там жить не хотел, потому что испытывал совершенно непримиримую ненависть к общественному транспорту. Я прочертил пять миль вокруг Би-Би-Си и определил свой радиус. Но в этом радиусе удалось найти развалившееся здание, в подвале которого жил коммунист - активист профсоюзного движения. Одинокий, совершенно странный человек, который мальчиком поселился в этом подвале вместе с матерью и жил там с 1926 года. Его, по лейбористским законам, выгнать даже и думать было нечего. Более того, он платил мне фунт в неделю.

Я ремонтировал этот дом сам. На велосипедике на работу, потом на стройку. В час ночи домой. Немного поспал и покрытый штукатуркой опять на работу. И так шесть месяцев. Чуть там не кончился. Я сделал один этаж более-менее хорошо. Мы переехали. Но как всегда бывает, когда дом наконец-то построили, тут и семья развалилась. В 82-м я консультировал какой-то фильм для Би-Би-Си, и там была актриса. Она играла женщину-солдатика, и у нее были какие-то зачатки русского языка, потому что она жила во Франции и там с русскими общалась. Ее брали сниматься за недостатком других. Она кричала: "Стой! Кто идет!" - и разные другие слова. У нас возникло родственное чувство. Тут уж деться некуда. А с женой отчужденность, мы жили на разных этажах два года. Начался бурный роман. Жена мне сказала, что же ты, христианин такой сякой, скрываешь? Когда рассказал, она предложила мне из дома уйти, что я тут же и сделал. Так с 82-го с Арчибальдовной мы и живем с переменным успехом. Она меня, конечно, многому научила. Ввела в английские реалии. Тут уже не просто эмигрантом, тут уже на три четверти человеком становишься.

- Ходили какие-то смутные слухи, что вы якобы написали кулинарную книгу о русской кухне.

- Да, было такое. Ее выпустил мультимиллионер, владеющий крупнейшей в Англии сетью продуктовых магазинов "Сейсбери". Моя английская жена до сих пор актриса и готовить не любит. Но если уж готовит, то делает это с английским тщанием. Русскую кухню она довела до совершенства. Один мой приятель пригласил к нам в дом жену владельца "Сейсбери". Карина ее накормила, и та пришла в дикий восторг. На совете директоров поставила вопрос об издании книги. Стали работать. Первый тираж 20000 разошелся мгновенно. Потом было еще 25 тысяч. А затем 89-й год, и в России началась голодуха. Стало бестактно издавать следующий тираж. В процессе работы я сделал несколько изобретений. В частности, рецепты водок. Например, "Тархунная". В бутылку водки кладете ветку тархуна. Стоит часов шесть в тепле, затем в морозильник. Получается божественно. Сладковатый вкус, никаких сивушных масел. Рассказали англичанам о школах питья. Есть две школы: на вдохе и на выдохе. Пить на вдохе они не умели.

- Насколько я знаю, с изобретением водок у вас это был не последний опыт.

- Как-то приехал депутат Госдумы Сергей Скорочкин и заявил, что хочет наладить в Ливерпуле производство водки "Скорочкин". Я ему объяснил, что водки на свете много и сделать ее не фокус. Трудно ее продать, если нет всеобъемлющей концепции. Это слово он не сразу, но заучил. У меня сын - художник. Мы с ним вместе разработали для Скорочкина модель бутылки невероятной красоты.

Она напоминает русский храм XIII века. Кому я ее ни показывал, все приходили в полный восторг. Англичане однажды аплодисменты устроили. Водка должна была выйти уже в начале этого года. Мы были на грани успеха. Но, как вы знаете, Скорочина убили.

- Получается не все легенды о вас - это легенды. Но то, что Андрей Макаревич носит на пальце перстень, который вы изготовили собственноручно, это, наверное, легенда.

- На Виргинских островах я приобрел кусочек земли. Хочу построить там дачу. Но денег пока маловато. Стал там землицу копать и обнаружил кусок зеленого камня. Привез его в Лондон, отшлифовал и понял, что в нем что-то есть. Нашел в газете объявление: учу лапидарному делу, то есть точке камней. За три дня. Поехал, научился. Съездил вновь на острова и набрал 60 кг камней. Купил оборудование и год точил. Сделал 150 вещей. Отослал обратно на остров, и там их продали в местном магазине. Прибыли никакой, но большая сатисфакция. Когда заканчиваешь работу - душа трепещет. Когда встретился с Макаревичем, то заметил, что у него рука какая-то голая. Подарил ему камень очень темно-зеленый. Он его и носит.

- В бизнесе вам немного не везло?

- Да, и поэтому я решил плотно вернуться к ниспосланному мне знаку "D-J" - диск-жокей.

- Вы имеете в виду ваши планы по изданию в Лондоне русскоязычного журнала о современной музыке под названием "О!"? Почему такое странное название?

- Журнал называется так, потому что я представил человека, который долго искал то, что ему нужно. Но все какая-то мутота. И, наконец, он нашел журнал, где красочно, на понятном ему языке сняты сливки со всего мирового. И причем все проиллюстрировано. И он встает и говорит: "О!". У меня своя теория названий. Сначала все называли существительными: "Улыбка", "Волна". Потом перешли к глаголам. А тут мы уже начинаем междометия разрабатывать. Кроме того, круглее буквы "о" нет буквы в русском алфавите. И, наконец, я по нумерологии проверил. Буква "о" соответствует шестерке, то есть цифре учителя - человека твердых убеждений, который любит работать и, что немаловажно, любит за свою работу хорошо получать.

Пока я привез сюда макет пяти первых страниц. Мы уже наладили всю систему компьютерного набора. Уже есть журналистские группы в Москве и Ленинграде. Есть редколлегия. Есть авторитетный человек по джазу - Алексей Леонидов. Есть два фотографа, которые снимают уже сейчас все лондонские концерты, все летние фестивали. Кроме того, снимаем всех, кто нам попадается в сети. Гребенщиков записал в Лондоне новый альбом, так мы его отсняли на три километра пленки.

Но сейчас встал вопрос организационный. Журнал не выживет на продаже в ларьках. Мы и половины денег не соберем. Значит, нужна реклама. А для этого западным рекламщикам нужны данные по распространению. Нам осталось только убедить нескольких российских коллег в том, что это дело стоящее, что за этим стоят серьезные люди и им нужно помочь с национальной дистрибуцией. Мы никаких услуг не просим. Мы предлагаем заработать. На один номер журнала деньги у меня есть. Но правило буравчика таково, что необходимы деньги для трех. Вот их и надо собрать.

Григорий Нехорошев

<< к списку статей

 

пишите Севе Новгородцеву:[email protected] | вебмастер: [email protected] | аудиозаписи публикуются с разрешения Русской службы Би-би-си | сайт seva.ru не связан с Русской службой Би-би-си
seva.ru © 1998-2024